В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с поэтом, филологом, историком блокадной литературы Полиной Барсковой стихотворения Геннадия Гора — автора, чьи блокадные стихи были открыты только в 2000-е и перевернули представление о том, как можно было писать о ленинградской катастрофе. Как получилось, что незаметный, «навеки напуганный» Гор стал важнейшим поэтом Блокады, можно ли отделить в его стихах реальность от жуткой фантасмагории, справедливо ли считать его «последним обэриутом»?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Геннадий Гор***Здесь лошадь смеялась и время скакало.Река входила в дома.Здесь папа был мамой,А мама мычала.Вдруг дворник выходит,Налево идёт.Дрова он несёт.Он время толкает ногой,Он годы пинаетИ спящих бросает в окно.Мужчины сидятИ мыло едят,И невскую воду пьют,Заедая травою.И девушка мочится стояТам, где недавно гуляла.Там, где ходит пустая весна,Там, где бродит весна.1942

К 150-летию Валерия Брюсова: в этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с филологом, приглашённым профессором Принстонского университета Олегом Лекмановым позднее брюсовское стихотворение из сборника «Mea». Откуда к Брюсову, вечному первопроходцу, пришла идея вложенности миров, которую обсуждали и серьёзные физики, — и как она согласуется с ленинским диаматом? Каково было в 1920-е годы положение Брюсова, принявшего Октябрьскую революцию основоположника символизма, и почему в конце жизни он стал заново учиться у младших поэтов?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Герман Семин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоВалерий Брюсов«Мир электрона»Быть может, эти электроны —Миры, где пять материков,Искусства, знанья, войны, троныИ память сорока веков!Еще, быть может, каждый атом —Вселенная, где сто планет;Там всё, что здесь, в объеме сжатом,Но также то, чего здесь нет.Их меры малы, но всё та жеИх бесконечность, как и здесь;Там скорбь и страсть, как здесь, и дажеТам та же мировая спесь.Их мудрецы, свой мир бескрайныйПоставив центром бытия,Спешат проникнуть в искры тайныИ умствуют, как ныне я;А в миг, когда из разрушеньяТворятся токи новых сил,Кричат, в мечтах самовнушенья,Что бог свой светоч загасил!1922

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с филологом, доцентом Сорбонны Дарьей Синичкиной поэму Николая Клюева «Медный кит», вышедшую в 1918 году в составе одноимённой книги. Один из «новокрестьянских поэтов», пользовавшийся репутацией глубокого знатока потайной народной культуры, Клюев после 1917 года представил свой вариант революционной поэтики — возможно, не менее радикальный, чем у футуристов. Как в «Медном ките» сочетаются эклектические образы, отсылки к западноевропейской культуре и славянской мифологии, зачем Клюеву столько редких слов, при чём здесь поэзия Есенина и почему, собственно, поэма так называется?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Герман Семин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Николай Клюев«Медный кит» http://klyuev.lit-info.ru/klyuev/stihi/stih-328.htm 1919

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с литературоведом Ильёй Кукулиным «Человеческий манифест» Юрия Галанскова — бунтарскую поэму, ставшую гимном поэтических чтений у памятника Маяковскому в 1960 году. Кем был Галансков — поэт и диссидент, погибший в лагере? Как революционные призывы в его поэме сочетаются с его политической пацифистской программой? Чем были в то время чтения у памятника Маяковскому — и как поэтика Маяковского сказывается в «Человеческом манифесте»?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Юрия Галанскова«Человеческий манифест» 1Все чаще и чаще в ночной тишивдруг начинаю рыдать.Ведь даже крупицу богатств душиуже невозможно отдать.Никому не нужно:в поисках Идиотатак намотаешься за день!А люди идут, отработав,туда, где деньги и бляди.И пусть.Сквозь людскую лавинуя пройду, непохожий, один,как будто кусок рубина,сверкающий между льдин.Не-бо!Хочу сиять я;ночью мне разрешина бархате черного платьярассыпать алмазы души.2Министрам, вождям и газетам — не верьте!Вставайте, лежащие ниц!Видите, шарики атомной смертиу мира в могилах глазниц.Вставайте!Вставайте!Вставайте!О, алая кровь бунтарства!Идите и доломайтегнилую тюрьму государства!Идите по трупам пугливыхтащить для голодных людейчерные бомбы, как сливы,на блюдища площадей.3Где они —те, кто нужны,чтобы горло пушек зажать,чтобы вырезать язвы войнысвященным ножом мятежа.Где они?Где они?Где они?Или их вовсе нет? —Вон у станков их тениприкованы горстью монет.4Человек исчез.Ничтожный, как муха,он еле шевелится в строчках книг.Выйду на площадьи городу в уховтисну отчаянья крик!А потом, пистолет достав,прижму его крепко к виску...Не дам никому растоптатьдуши белоснежный лоскут.Люди!уйдите, не надо...Бросьте меня утешать.Все равно среди вашего адамне уже нечем дышать!Приветствуйте Подлость и Голод!А я, поваленный наземь,плюю в ваш железный город,набитый деньгами и грязью.5Небо! Не знаю, что делаю...Мне бы карающий нож!Видишь, как кто-то на белоевыплеснул черную ложь.Видишь, как вечера тьмажует окровавленный стяг...И жизнь страшна, как тюрьма,воздвигнутая на костях!Падаю!Падаю!Падаю!Вам оставляю лысеть.Не стану питаться падалью —как все.Не стану кишкам на потребуплоды на могилах срезать.Не нужно мне вашего хлеба,замешанного на слезах.И падаю, и взлетаюв полубреду,в полусне.И чувствую, как расцветаетчеловеческоево мне.6Привыкли видеть,расхаживаявдоль улиц в свободный час,лица, жизнью изгаженные,такие же, как и у вас.И вдруг, —словно грома раскатыи словно явление Миру Христа,воссталарастоптанная и распятаячеловеческая красота!Это — я,призывающий к правде и бунту,не желающий больше служить,рву ваши черные путы,сотканные из лжи!Это — я,законом закованный,кричу Человеческий манифест, —И пусть мне ворон выклевываетна мраморе телакрест.1960

В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с литературоведом Марком Липовецким самое знаменитое стихотворение Беллы Ахмадулиной. Его прославила «Ирония судьбы» Эльдара Рязанова — но там оно звучит без двух строф в начале, и это роковым образом искажает смысл. О каком предательстве друзей писала 22-летняя Ахмадулина, почему друзья уходят «который год» и всё же на мгновение возвращаются, как эти стихи связаны с Пастернаком и Заболоцким и почему одинокому поэту необходимо уйти в лес?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало***По улице моей который годзвучат шаги — мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и — мудрая — я позабуду тех,кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты. И вот тогда — из слёз, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.1959

К 130-летию Владимира Маяковского: в этом выпуске Лев Оборин обсуждает с профессором Висконсинского университета в Мэдисоне Кириллом Осповатом «Наш марш» — первое стихотворение, написанное Маяковским после Октябрьской революции. Опубликованное в начале 1918 года, оно начинает серию стихотворений, посвящённых разрушению старого мира и построению нового, утверждению коллективного чувства и отрицанию мещанства. Сам поэт считал это стихотворение большой удачей, но оно осталось непонятным для многих — от рядовых читателей до Ленина, о чьей реакции на «Наш марш» существуют колоритные воспоминания. Что такое революционная поэтика по Маяковскому, почему в стихотворении футуриста-урбаниста так много природных образов, как поэт работает с религиозными образами и темой голоса?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоВладимир Маяковский«Наш марш» Бейте в площади бунтов топот!Выше, гордых голов гряда!Мы разливом второго потопаперемоем миров города. Дней бык пег.Медленна лет арба.Наш бог бег.Сердце наш барабан. Есть ли наших золот небесней?Нас ли сжалит пули оса?Наше оружие — наши песни.Наше золото — звенящие голоса. Зеленью ляг, луг,выстели дно дням.Радуга, дай дуглет быстролётным коням. Видите, скушно звезд небу!Без него наши песни вьем.Эй, Большая Медведица! требуй,чтоб на небо нас взяли живьем. Радости пей! Пой!В жилах весна разлита.Сердце, бей бой!Грудь наша — медь литавр.1917

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с филологом, профессором университета Торонто Татьяной Смоляровой о «первом великом стихотворении» Гавриила Державина — оде «На смерть князя Мещерского». Как Державин перешёл от торжественной пиндарической оды к более частной горацианской, почему во всей его поэзии присутствует мотив неотвратимости смерти, кем был князь Мещерский, чья внезапная кончина стала поводом для сочинения великой оды?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоГавриил Державин«На смерть князя Мещерского» Глагол времён! металла звон!Твой страшный глас меня смущает;Зовёт меня, зовёт твой стон,Зовёт — и к гробу приближает.Едва увидел я сей свет,Уже зубами смерть скрежещет,Как молнией косою блещет,И дни мои, как злак, сечет.Ничто от роковых когтей,Никая тварь не убегает;Монарх и узник — снедь червей,Гробницы злость стихий снедает;Зияет время славу стерть:Как в море льются быстры воды,Так в вечность льются дни и годы;Глотает царства алчна смерть.Скользим мы бездны на краю,В которую стремглав свалимся;Приемлем с жизнью смерть свою,На то, чтоб умереть, родимся.Без жалости всё смерть разит:И звезды ею сокрушатся,И солнцы ею потуша́тся,И всем мирам она грозит.Не мнит лишь смертный умиратьИ быть себя он вечным чает;Приходит смерть к нему, как тать,И жизнь внезапу похищает.Увы! где меньше страха нам,Там может смерть постичь скорее;Её и громы не быстрееСлетают к гордым вышинам.Сын роскоши, прохлад и нег,Куда, Мещерской! ты сокрылся?Оставил ты сей жизни брег,К брегам ты мёртвых удалился;Здесь персть твоя, а духа нет.Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаемМы только плачем и взываем:«О, горе нам, рождённым в свет!»Утехи, радость и любовьГде купно с здравием блистали,У всех там цепенеет кровьИ дух мятется от печали.Где стол был яств, там гроб стоит;Где пиршеств раздавались лики,Надгробные там воют клики,И бледна смерть на всех глядит.Глядит на всех — и на царей,Кому в державу тесны миры;Глядит на пышных богачей,Что в злате и сребре кумиры;Глядит на прелесть и красы,Глядит на разум возвышенный,Глядит на силы дерзновенныИ точит лезвие косы.Смерть, трепет естества и страх!Мы — гордость с бедностью совместна;Сегодня бог, а завтра прах;Сегодня льстит надежда лестна,А завтра: где ты, человек?Едва часы протечь успели,Хаоса в бездну улетели,И весь, как сон, прошёл твой век.Как сон, как сладкая мечта,Исчезла и моя уж младость;Не сильно нежит красота,Не столько восхищает радость,Не столько легкомыслен ум,Не столько я благополучен;Желанием честе́й размучен,Зовёт, я слышу, славы шум.Но так и мужество пройдётИ вместе к славе с ним стремленье;Богатств стяжание минёт,И в сердце всех страстей волненьеПрейдёт, прейдёт в чреду свою.Подите счастьи прочь возможны,Вы все премены здесь и ложны:Я в две́рях вечности стою.Сей день, иль завтра умереть,Перфильев! должно нам конечно, —Почто ж терзаться и скорбеть,Что смертный друг твой жил не вечно?Жизнь есть небес мгновенный дар;Устрой её себе к покоюИ с чистою твоей душоюБлагословляй судеб удар.1779

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с литературоведом Олегом Лекмановым знаменитое стихотворение поэта, близкого к кругу ОБЭРИУ. Что это был за советский ритуал — перемена фамилии, о которой следовало сообщить в газету, и как чтение газет вообще помогало обэриутам в их работе? Почему в стихотворении вслед за переменой фамилии полностью меняется и сам герой? Трагедия перед нами или фарс, и зачем в «Перемене фамилии» нарочито графоманские приёмы — может быть, Олейников, который славился ядовитым юмором, просто издевается над читателем?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоНиколай Олейников«Перемена фамилии» Пойду я в контору «Известий»,Внесу восемнадцать рублейИ там навсегда распрощаюсьС фамилией прежней моей.  Козловым я был Александром,А больше им быть не хочу.Зовите Орловым Никандром,За это я деньги плачу.  Быть может, с фамилией новойСудьба моя станет иной,И жизнь потечет по-иному,Когда я вернуся домой.  Собака при виде меня не залает,А только замашет хвостом,И в жакте меня обласкаетСердитый подлец управдом...……………Свершилось! Уже не Козлов я!Меня называть Александром нельзя.Меня поздравляют, желают здоровьяРодные мои и друзья.  Но что это значит? ОткудаНа мне этот синий пиджак?Зачем на подносе чужая посуда?В бутылке зачем вместо водки коньяк?  Я в зеркало глянул стенное,И в нём отразилось чужое лицо.Я видел лицо негодяя,Волос напомаженный ряд,Печальные тусклые очи,Холодный уверенный взгляд.  Тогда я ощупал себя, свои руки,Я зубы свои сосчитал,Потрогал суконные брюки —И сам я себя не узнал.  Я крикнуть хотел — и не крикнул.Заплакать хотел — и не смог.«Привыкну, — сказал я, — привыкну!» —Однако привыкнуть не мог.  Меня окружали привычные вещи,И все их значения были зловещи.Тоска моё сердце сжимала,И мне же моя же нога угрожала.  Я шутки шутил! Оказалось,Нельзя было этим шутить.Сознанье моё разрывалось,И мне не хотелося жить.  Я черного яду купил в магазине,В карман положил пузырёк.Я вышел оттуда шатаясь,Ко лбу прижимая платок.  С последним коротким сигналомПробьет мой двенадцатый час.Орлова не стало. Козлова не стало.Друзья, помолитесь за нас!1934

В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с поэтом и филологом Антоном Азаренковым одно из самых известных стихотворений Ольги Седаковой: посвящённое философу Франсуа Федье, это стихотворение может существовать на разных уровнях прочтения. От описания знаменитой скульптуры ангела на фасаде Реймсского собора мы переходим к разговору о том, какими ангелы предстают перед людьми в библейской, христианской, поэтической традициях, как можно сопоставить стихи Седаковой с поэзией Пушкина и Данте, как в «Ангеле Реймса» соотносятся монолог и диалог — и, наконец, можно ли определить, что такое обещанное ангелом невероятное счастье?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Ольга Седакова«Ангел Реймса» Франсуа ФедьеТы готов? —улыбается этот ангел —я спрашиваю, хотя знаю,что ты несомненно готов:ведь я говорю не кому-нибудь,а тебе, человеку, чьё сердце не переживет изменыземному твоему Королю,которого здесь всенародно венчали,и другому Владыке,Царю Небес, нашему Агнцу,умирающему в надежде,что ты меня снова услышишь;снова и снова,как каждый вечеримя моё вызванивают колоколамиздесь, в земле превосходной пшеницыи светлого винограда,и колос и гроздьвбирают мой звук — но всё-таки,в этом розовом искрошенном камне,поднимая руку,отбитую на мировой войне,всё-таки позволь мне напомнить:ты готов?к мору, гладу, трусу, пожару,нашествию иноплеменных, движимому на ны гневу?Всё это, несомненно, важно, но я не об этом.Нет, я не об этом обязан напомнить.Не за этим меня посылали.Я говорю:тыготовк невероятному счастью?2003

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с поэтом, филологом, критиком Данилой Давыдовым о Ксении Некрасовой и одном из её знаковых стихотворений. Мы пробуем разобраться в мифе о «блаженной», «юродивой» Некрасовой, говорим о её поэтическом становлении, о сложности её ритмики, о космизме, наиве и аутсайдерстве в её текстах, о посвящённых ей стихах Слуцкого и Евтушенко. И ещё — о том, почему восхитительно живые и рельефные растения вокруг неродного дома для неё всегда остаются ближе, чем асфальт и бетон неродного города.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало ***Дом, в котором я живу, —полутерем,полудом.И ступень одним концомпогрузилась в прах времён.На ступени меж расселинфиолетовый лишайник.И растет вокруг поляна,и колодец между трав.Звёздным небом у колодцабочки полные стоят. А яприезжаю из Москвыусталая.Никак не привыкнук бетонам,асфальтам.А здесь под ногамии стебли и травы.По скошенным травамшла я недавнои вдруг разглядела,до этого разабыла как слепаяи мимо ходила.А кто-тодо страшности щедрыйполотна созданий оставил:одуванчика лист,мысообразный и бледно-зелёный,лежал на трёхлистникетемно-зелёного клевера.И от дикой морковиперисто-хрупкие листьячуть колыхалисьна фоне жёлто-огнистой ромашки. [конец 1930-х?]

К 160-летию Фёдора Сологуба: в этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с филологом Маргаритой Павловой одно из знаковых стихотворений поэта. Откуда у Сологуба взялась завороженность смертью, заставлявшая его вновь и вновь обращаться к разным граням этой темы? Как в стихах и прозе Сологуба действуют дети — живые и умершие, и как это связано с детством самого поэта? Правы ли критики, считавшие, что сологубовские рифмы слишком безыскусны?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало ***Живы дети, только дети, —Мы мертвы, давно мертвы.Смерть шатается на светеИ махает, словно плетью,Уплетённой туго сетьюВозле каждой головы. Хоть и даст она отсрочку —Год, неделю или ночь,Но поставит всё же точкуИ укатит в черной тачке,Сотрясая в дикой скачке,Из земного мира прочь. Торопись дышать сильнее,Жди — придёт и твой черёд.Задыхайся, цепенея,Леденея перед нею.Срок пройдёт — подставишь шею,—Ночь, неделя или год.1897 или 1907

В январе вышел альбом «После России» — трибьют современных российских музыкантов поэтам «незамеченного поколения» — молодым авторам первой волны русской эмиграции. В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин говорит с продюсером этого альбома, режиссёром Ромой Либеровым, о стихотворении Бориса Поплавского «Флаги» (на альбоме песню на это стихотворение исполнила группа Tequilajazzz). Почему те, кто пишет о Поплавском, всегда говорят о его поэтической генеалогии, что означает у него образ флага, как тема присутствия смерти за карнавалом жизни рифмуется с судьбой поэта?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоБорис Поплавский«Флаги» В летний день над белым тротуаром Фонари висели из бумаги. Трубный голос шамкал над бульваром, На больших шестах мечтали флаги. Им казалось море близко где-то, И по ним волна жары бежала,Воздух спал, не видя снов как Лета, Всех нас флагов осеняла жалость. Им являлся остов корабельный, Чёрный дым что отлетает нежно, И молитва над волной безбрежной Корабельной музыки в сочельник. Быстрый взлет на мачту в океане, Шум салютов, крик матросов чёрных, И огромный спуск над якорями В час паденья тела в ткани скорбной. Первым блещет флаг над горизонтом И под вспышки пушек бодро вьется И последним тонет средь обломков И ещё крылом о воду бьется. Как душа, что покидает тело, Как любовь моя к Тебе. Ответь! Сколько раз Ты в летний день хотела Завернуться в флаг и умереть.1928

В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с поэтом Сергеем Луговиком большое стихотворение Даниила Хармса «Сладострастная торговка» — прекрасный пример эротической лирики, в котором сходятся многие хармсовские мотивы и приёмы. Зачем сладострастная торговка приходит к хирургу: для любовного свидания или у неё в самом деле что-то болит? Почему от откровенных сексуальных сцен Хармс переходит к исполненным метафизической глубины пейзажам — и при чём здесь карты таро? Какие эротические фетиши и стереотипы можно встретить в его произведениях — и что вообще такое обэриутская эротика Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоДаниил Хармс«Сладострастная торговка»  Одна красивая торговкас цветком в косе, в расцвете лет,походкой лёгкой, гибко, ловковошла к хирургу в кабинет.Хирург с торговки скинул платье;увидя женские красы,он заключил её в объятьяи засмеялся сквозь усы.Его жена, Мария Львовна,вбежала с криком «Караул!»,и через полминуты ровнохирурга в череп ранил стул.Тогда торговка, в голом виде,свой организм прикрыв рукой,сказала вслух: «К такой обидея не привыкла…» Но какойбыл дальше смысл её речей,мы слышать это не могли,журчало время как ручей,темнело небо. И вдалиуже туманы шевелилисьнад сыном лет — простором степии в миг дожди проворно лились,ломая гор стальные цепи.Хирург сидел в своей качалке,кусая ногти от досады.Его жены волос мочалкиторчали грозно из засады,и два блестящих глазаего просверливали взглядом;и, душу в день четыре разаобдав сомненья черным ядом,гасили в сердце страсти.Сидел хирург уныл,и половых приборов частивисели вниз, утратив прежний пыл.А ты, прекрасная торговка,блестя по-прежнему красой,ковра касаясь утром ловкосвоею ножкою босой,стоишь у зеркала нагая.А квартирант, подкравшись к двери,увидеть в щель предполагаятвой организм, стоит. И зверив его груди рычат проснувшись,а ты, за ленточкой нагнувшись,нарочно медлишь распрямиться.У квартиранта сердце битьсяперестает. Его подпорки,в носки обутые, трясутся;колени бьют в дверные створки;а мысли бешено несутся;и гаснет в небе солнца луч.и над землёй сгущенье тучсвою работу совершает.И гром большую колокольнюс ужасным треском сокрушает.И главный колокол разбит.А ты, несчастный, жертва страсти,глядишь в замок. Прекрасен вид!И половых приборов частинагой торговки блещут влагой.И ты, наполнив грудь отвагой,вбегаешь в комнату с храпеньемв носках бежишь и с нетерпеньемрукой прорешку открываешьи вместо речи — страшно лаешь.Торговка ножки растворила,ты на торговку быстро влез,в твоей груди клокочет сила,твоим ребром играет бес.В твоих глазах летают мухи,в ушах звенит орган любви,и нежных ласк младые духииграют в мяч в твоей крови.И в растворенное окошко,расправив плащ, влетает ночь.и сквозь окно большая кошка,поднявши хвост, уходит прочь.1933

По случаю выхода в издательстве Corpus тома поэм Владимира Набокова (среди них есть и впервые публикуемые!) Лев Оборин решил поговорить с составителем этой книги набоковедом Андреем Бабиковым об одном из поздних набоковских стихотворений — «С серого севера». Написанное после того, как Набокову прислали фотографии усадьбы Рождествено, в которой он провёл свою молодость и которую был вынужден покинуть из-за эмиграции, это короткое стихотворение собирает в себе многие мотивы его творчества: ностальгию по детству и родным местам; восприятие России, превратившейся в Советский Союз; устройство человеческой памяти.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Владимир Набоков«С серого севера» С серого северавот пришли эти снимки. Жизнь успела не всепогасить недоимки.Знакомое деревовырастает из дымки. Вот на Лугу шоссе.Дом с колоннами. Оредежь.Отовсюду почтимне к себе до сих пор ещёудалось бы пройти. Так, бывало, купальщикамна приморском пескеприносится мальчикомкое-что в кулачке. Всё, от камушка этогос каймой фиолетовойдо стёклышка матово-зеленоватого,он приносит торжественно. Вот это Батово.Вот это Рожествено.1967

В новом выпуске «Между строк» мы обсуждаем «Утро» Леонида Аронзона — самое известное стихотворение важнейшего автора ленинградского андеграунда 1960-х. Какие чувства описывает Аронзон в стихотворении, посвящённом восхождению на вершину лесного холма? Стоит ли его подробно интерпретировать — или оно создано для непосредственного восприятия, сходного с религиозным переживанием? И почему в неофициальной и официальной русской поэзии начала 1960-х, от Бродского до Рубцова, был так распространён мотив холмов? Обо всём этом Лев Оборин разговаривает с поэтом, прозаиком, лауреатом премии «НОС» Аллой Горбуновой.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Татьяна Петрина, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Леонид Аронзон «Утро»Каждый лёгок и мал, кто взошел на вершину холма,как и лёгок, и мал он, венчая вершину лесного холма!Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?Нас в детей обращает вершина лесного холма!Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,и вершину холма украшает нагое дитя!Если это дится, кто вознёс его так высоко?Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!Это память о рае венчает вершину холма!Не младенец, но ангел венчает вершину холма,то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,нас вершина холма заставляет упасть на колени,на вершине холма опускаешься вдруг на колени!Не дитя там — душа, заключённая в детскую плоть,не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом Господь!Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,посмотри на вершины: на каждой играет дитя!Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!Это память о Боге венчает вершину холма!1966 

В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с писательницей и филологом Еленой Зейферт «Невыразимое» Василия Жуковского — ключевое стихотворение русского романтизма и эталон поэтического жанра отрывка. Как «Невыразимое» вырастает из поэмы о Луне, написанной по заказу императрицы Марии Фёдоровны, что об этом могут рассказать рукописи Жуковского, почему он — переводчик Шиллера и Бюргера —  предпочитает тишину «буре и натиску»? И главное: можно ли всё-таки силами поэзии выразить невыразимое?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало«Невыразимое»(Отрывок)Что наш язык земной пред дивною природой?С какой небрежною и легкою свободойОна рассыпала повсюду красотуИ разновидное с единством согласила!Но где, какая кисть ее изобразила?Едва-едва одну ее чертуС усилием поймать удастся вдохновенью...Но льзя ли в мертвое живое передать?Кто мог создание в словах пересоздать?Невыразимое подвластно ль выраженью?..Святые таинства, лишь сердце знает вас.Не часто ли в величественный часВечернего земли преображенья,Когда душа смятенная полнаПророчеством великого виденьяИ в беспредельное унесена, —Спирается в груди болезненное чувство,Хотим прекрасное в полете удержать,Ненареченному хотим названье дать —И обессиленно безмолвствует искусство?Что видимо очам — сей пламень облаков,По небу тихому летящих,Сие дрожанье вод блестящих,Сии картины береговВ пожаре пышного заката —Сии столь яркие черты —Легко их ловит мысль крылата,И есть слова для их блестящей красоты.Но то, что слито с сей блестящей красотою —Сие столь смутное, волнующее нас,Сей внемлемый одной душоюОбворожающего глас,Сие к далекому стремленье,Сей миновавшего привет(Как прилетевшее незапно дуновеньеОт луга родины, где был когда-то цвет,Святая молодость, где жило упованье),Сие шепнувшее душе воспоминаньеО милом радостном и скорбном старины,Сия сходящая святыня с вышины,Сие присутствие создателя в созданье —Какой для них язык?.. Горе́ душа летит,Все необъятное в единый вздох теснится,И лишь молчание понятно говорит.1819 

К 130-летию со дня рождения Марины Цветаевой: в этом выпуске Лев Оборин обсуждает с филологом, специалисткой по цветаевскому творчеству Ириной Шевеленко двухчастное стихотворение 1934 года «Куст» — текст об избранничестве поэта и о божественной полноте (или тишине, или невнятице), которая поэту необходима. Как Цветаева с помощью фонетики показывает, что природное совершенство невозможно адекватно передать словами, почему кусты и деревья играют важную роль в её поэтике, причём здесь Пастернак и атональная музыка?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало«Куст»1Что́ нужно кусту от меня?Не речи ж! Не доли собачьейМоей человечьей, кляняКоторую — голову прячуВ него же (седей — день от дня!).Сей мощи, и плещи, и гущи —Что нужно кусту — от меня?Имущему — от неимущей!А нужно! иначе б не шёлМне в очи, и в мысли, и в уши.Не нужно б — тогда бы не цвёлМне прямо в разверстую душу,Что только кустом не пуста:Окном моих всех захолустий!Что, полная чаша куста,Находишь на сем — месте пусте?Чего не видал (на ветвяхТвоих — хоть бы лист одинаков!)В моих преткновения пнях,Сплошных препинания знаках?Чего не слыхал (на ветвяхМолва не рождается в муках!),В моих преткновения пнях,Сплошных препинания звуках?Да вот и сейчас, словарюПридавши бессмертную силу, —Да разве я то́ говорю,Что знала, пока не раскрылаРта, знала ещё на чертеГуб, той — за которой осколки…И снова, во всей полноте,Знать буду, как только умолкну.2А мне от куста — не шумиМинуточку, мир человечий! —А мне от куста — тишины:Той, — между молчаньем и речью.Той, — можешь — ничем, можешь — всемНазвать: глубока, неизбывна.Невнятности! наших поэмПосмертных — невнятицы дивной.Невнятицы старых садов,Невнятицы музыки новой,Невнятицы первых слогов,Невнятицы Фауста Второго.Той — до всего, после всего.Гул множеств, идущих на форум.Ну — шума ушного того,Всё соединилось в котором.Как будто бы все кувшины́Востока — на лобное всхолмье.Такой от куста тишины,Полнее не выразишь: полной.1934

В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с филологом Алиной Бодровой одно из хрестоматийных, изучаемых в школе стихотворений Лермонтова — «Поэт», текст, в котором Лермонтов выстраивает развернутое сопоставление поэта с кинжалом — некогда грозным оружием, а затем декоративной забавой. Можно ли считать «Поэта» первым манифестом русской гражданской лирики, чем лермонтовские стихи о кинжале отличаются от пушкинских, почему в тексте так много эпитетов — и где можно увидеть тот самый кинжал, которому Лермонтов посвятил своё стихотворение?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало«Поэт»Отделкой золотой блистает мой кинжал;Клинок надежный, без порока;Булат его хранит таинственный закал —Наследье бранного востока.Наезднику в горах служил он много лет,Не зная платы за услугу;Не по одной груди провел он страшный следИ не одну прорвал кольчугу.Забавы он делил послушнее раба,Звенел в ответ речам обидным.В те дни была б ему богатая резьбаНарядом чуждым и постыдным.Он взят за Тереком отважным казакомНа хладном трупе господина,И долго он лежал заброшенный потомВ походной лавке армянина.Теперь родных ножон, избитых на войне,Лишен героя спутник бедный,Игрушкой золотой он блещет на стене —Увы, бесславный и безвредный!Никто привычною, заботливой рукойЕго не чистит, не ласкает,И надписи его, молясь перед зарей,Никто с усердьем не читает…В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,Свое утратил назначенье,На злато променяв ту власть, которой светВнимал в немом благоговенье?Бывало, мерный звук твоих могучих словВоспламенял бойца для битвы,Он нужен был толпе, как чаша для пиров,Как фимиам в часы молитвы.Твой стих, как божий дух, носился над толпой;И, отзыв мыслей благородных,Звучал, как колокол на башне вечевой,Во дни торжеств и бед народных.Но скучен нам простой и гордый твой язык,Нас тешат блёстки и обманы;Как ветхая краса, наш ветхий мир привыкМорщины прятать под румяны…Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?Иль никогда, на голос мщеньяИз золотых ножон не вырвешь свой клинок,Покрытый ржавчиной презренья?..1838

В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин и Варвара Бабицкая обсуждают одну из самых знаменитых песен Александра Галича, которую он исполнял кулуарно и публично — что стало одной из причин его травли в СССР. Почему большая начальница товарищ Парамонова постоянно меняет цвет, кем работает её неверный муж, почему в номенклатурном учреждении бегут в буфет за сардельками — и как получилось, что текст 1960-х, требующий исторического комментария, остаётся сегодня остроактуальным?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало «Красный треугольник»Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?Вот стою я перед вами, словно голенький.Да, я с Нинулькою гулял с тетипашиной,И в «Пекин» ее водил, и в Сокольники.Поясок ей подарил поролоновыйИ в палату с ней ходил в Грановитую.А жена моя, товарищ Парамонова,В это время находилась за границею.А вернулась, ей привет — анонимочка:Фотоснимок, а на нем — я да Ниночка!..Просыпаюсь утром — нет моей кисочки,Ни вещичек ее, ни записочки!Нет как нет,Ну, прямо — нет как нет!Я к ней в ВЦСПС, в ноги падаю,Говорю, что все во мне переломано.Не серчай, что я гулял с этой падлою,Ты прости меня, товарищ Парамонова!А она как закричит, вся стала черная:— Я на слеза на твои — ноль внимания!И ты мне лазаря не пой, я ученая,Ты людям все расскажи на собрании!И кричит она, дрожит, голос слабенький…А холуи уж тут как тут, каплют капельки:И Тамарка Шестопал, и Ванька Дерганов,И еще тот референт, что из органов,Тут как тут,Ну, прямо, тут как тут!В общем, ладно, прихожу на собрание.А дело было, как сейчас помню, первого.Я, конечно, бюллетень взял заранееИ бумажку из диспансера нервного.А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,А как увидела меня — вся стала красная.У них первый был вопрос — «Свободу Африке!»,А потом уж про меня — в части «разное».Ну, как про Гану — все буфет за сардельками,Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,А как вызвали меня, я свял от робости,А из зала мне кричат: «Давай подробности!»Все, как есть,Ну, прямо — все, как есть!Ой, ну что тут говорить, что ж тут спрашивать?Вот стою я перед вами, словно голенький.Да, я с племянницей гулял с тетипашиной,И в «Пекин» ее водил, и в Сокольники.И в моральном, говорю, моем обликеЕсть растленное влияние Запада.Но живем ведь, говорю, не на облаке,Это ж только, говорю, соль без запаха!И на жалость я их брал, и испытывал,И бумажку, что я псих, им зачитывал.Ну, поздравили меня с воскресением:Залепили строгача с занесением!Ой, ой, ой,Ну, прямо — ой, ой, ой…Взял я тут цветов букет покрасивее,Стал к подъезду номер семь, для начальников.А Парамонова, как вышла — стала синяя,Села в «Волгу» без меня и отчалила!И тогда прямым путем в раздевалку яИ тете Паше говорю: мол, буду вечером.А она мне говорит: «С аморалкоюНам, товарищ дорогой, делать нечего.И племянница моя, Нина Саввовна,Она думает как раз то же самое,Она всю свою морковь нынче продалаИ домой по месту жительства отбыла».Вот те на,Ну, прямо — вот те на!Я иду тогда в райком, шлю записочку:Мол, прошу принять по личному делу я.А у Грошевой как раз моя кисочка,Как увидела меня — вся стала белая!И сидим мы у стола с нею рядышком,И с улыбкой говорит товарищ Грошева:— Схлопотал он строгача — ну и ладушки,Помиритесь вы теперь по-хорошему!И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку,И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку,Она выпила дюрсо, а я перцовуюЗа советскую семью образцовую!Вот и все!1964

В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с поэтессой и переводчицей Анастасией Векшиной одно из самых известных стихотворений Натальи Горбаневской: как военная тема связывается с поэтическим призванием, при чём здесь польская армия Андерса — и чем это стихотворение могло показаться важным Анне Ахматовой?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоКак андерсовской армии солдат...Как андерсовской армии солдат,как андерсеновский солдатик,я не при деле. Я стихослагатель,печально не умеющий солгатьО, в битву я не ради орденов,не ординарцем и не командиром —разведчиком в болоте комарином,что на трясучей тропке одинок.О — рядовым! (Атака догорает.Раскинувши ладони по траве — — —а на щеке спокойный муравейпоследнюю кровинку догоняет.)Но преданы мы. Бой идет без нас.Погоны Андерса, как пряжки танцовщицы,как туфельки и прочие вещицы,и этим заменён боезапас.Песок пустыни пляшет на зубах,и плачет в типографии наборщик,и долго веселится барахольщики белых смертных поставщик рубахО родина!..Но вороны следят,чтоб мне не вырваться на поле боя,чтоб мне остаться травкой полевоюпод уходящими подошвами солдат.1962

В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с поэтом и литературоведом Валерием Шубинским самое известное стихотворение Алика Ривина — страшное пророчество о войне, которую Ривин не пережил. Кем был один из самых загадочных русских поэтов XX века, был ли он одинок в своём предчувствии катастрофы, как в его строках работают цитаты из советской массовой культуры — и как предугадан в его стихотворении мир военного и блокадного Ленинграда?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоВот придёт война большая…Вот придет война большая,Заберемся мы в подвал.Тишину с душой мешая,Ляжем на пол, наповал.Мне, безрукому, остатьсяС пацанами суждено,И под бомбами шататьсяМне на хронику в кино.Кто скитался по Мильенке,Жрал дарма а-ля фуршет,До сих пор мы все ребенки,Тот же шкиндлик, тот же шкет.Как чаинки, вьются годы,Смерть поднимется со дна,Ты, как я, — дитя природыИ прекрасен, как она.Рослый тополь в чистом поле,Что ты знаешь о войне?Нашей общей кровью политТы порубан на земле.И меня во чистом полеПоцелует пуля в лоб,Ветер грех ее замолит,Отпоет воздушный поп.Вот и в гроб тебя забрали,Ох, я мертвых не бужу,Только страшно мне в подвале,Я еще живой сижу.Сева, Сева, милый Сева,Сиволапая свинья...Трупы справа, трупы слеваСверху ворон, сбоку — я.1940

В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с писателем Александром Стесиным стихотворение недавно умершего Алексея Цветкова «То не ветер» — текст, в котором сходятся и звучат с разной громкостью важнейшие мотивы его поэзии. Как яркий эпизод из больничного детства монтируется с памятью о смерти Сталина, любовью к животным и утраченной невинностью — и зачем Цветкову понадобился эксперимент с силлабикой?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало То не ветермы маленькие мы каждый лежим в постелистрижены под ноль на висках синие жилкимне дали книжку и я читаю про степии леса которых в глаза не видел в жизнилюся спящая слева помнит что ходилав ясли но смысл воспоминания неясенкак ни описывает все темна картинане могу себе представить никаких ясельмы больны но ничего не знаем об этомпотому что болели всегда сколько былимногие взрослые добры кормят обедомвзрослые для того чтобы детей кормилипосле тихого часа делают уколыприходит важный завотделения в маскесправа дурно пахнет оказалось у колиоткрылись пролежни и он на перевязкеколя когда ходячий важничал и дулсявидел жука и лошадь говорит большаякак слон но после операции вернулсяв гипсе и как мы с люсей молчит не мешаяв книжке пишут про партизана уверяютчто сражен фашистской пулей книжка похожана правду одно хорошо что умираютвзрослые а дети знай себе живут лежав день когда умер сталин нас носили мытьсяплачут а все же моют банный день в палателюся на топчане как на тарелке птицани косы никогда не носила ни платьяпока мы так лежим с ней рядом в голом виденас намыливают а санитарка веркапоет про то не ветер ветку поднимитеруку кто не забыл на языке вкус ветрапомню играли резиновыми ежамипочему именно ежами этот день язапомнил поскольку сталин и мы лежалив мыле дети эдема в день грехопаденья2008

Лев Оборин обсуждает с литературоведом Глебом Моревым стихотворение Михаила Кузмина, которое было написано в 1924 году и появилось в печати только в 1980-е. «Не губернаторша сидела с офицером…» — текст, обличающий «белые» симпатии Кузмина, рассказывающий о чаемом «белом» возмездии и написанный белым стихом. Резкий политический смысл сначала контрастирует с задушевной атмосферой первых строф, а затем совпадает с торжественным тоном последних. Как поколение Кузмина реагирует на советский новояз, откуда берётся образ грозной, карающей Богородицы, мог бы Кузмин оказаться в эмиграции — обо всём этом мы говорим в новом выпуске «Между строк».Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»Не губернаторша сидела с офицером…Не губернаторша сидела с офицером,Не государыня внимала ординарцу,На золоченом, закрученном стулеСидела Богородица и шила.А перед ней стоял Михал-Архангел.О шпору шпора золотом звенела,У палисада конь стучал копытом,А на пригорке полотно белилось.Архангелу Владычица сказала:«Уж, право, я, Михайлушка, не знаю,Что и подумать. Неудобно слуху.Ненареченной быть страна не может.Одними литерами не спастися.Прожить нельзя без веры и надеждыИ без царя, ниспосланного Богом.Я женщина. Жалею и злодея.Но этих за людей я не считаю.Ведь сами от себя они отверглисьИ от души бессмертной отказались.Тебе предам их. Действуй справедливо».Умолкла, от шитья не отрываясь.Но слезы не блеснули на ресницах,И сумрачен стоял Михал-Архангел,А на броне пожаром солнце рдело.«Ну, с Богом!» ? Богородица сказала,Потом в окошко тихо посмотрелаИ молвила: «Пройдет еще неделя,И станет полотно белее снега».1924 

К 200-летию Николая Алексеевича Некрасова! В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с некрасоведом, автором биографии поэта Михаилом Макеевым одно из самых известных, хрестоматийных некрасовских стихотворений. Обращает ли Некрасов свои обвинения к какому-то конкретному вельможе, ясно ли из стихотворения, что поэт смотрит на парадный подъезд из окна напротив, был ли он первым в русской поэзии певцом бурлаков?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»Размышления у парадного подъездаВот парадный подъезд. По торжественным дням,Одержимый холопским недугом,Целый город с каким-то испугомПодъезжает к заветным дверям;Записав свое имя и званье,Разъезжаются гости домой,Так глубоко довольны собой,Что подумаешь — в том их призванье!А в обычные дни этот пышный подъездОсаждают убогие лица:Прожектеры, искатели мест,И преклонный старик, и вдовица.От него и к нему то и знай по утрамВсё курьеры с бумагами скачут.Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,А иные просители плачут.Раз я видел, сюда мужики подошли,Деревенские русские люди,Помолились на церковь и стали вдали,Свесив русые головы к груди;Показался швейцар. «Допусти», — говорятС выраженьем надежды и муки.Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!Загорелые лица и руки,Армячишка худой на плечах,По котомке на спинах согнутых,Крест на шее и кровь на ногах,В самодельные лапти обутых(Знать, брели-то долгонько ониИз каких-нибудь дальних губерний).Кто-то крикнул швейцару: «Гони!Наш не любит оборванной черни!»И захлопнулась дверь. Постояв,Развязали кошли пилигримы,Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,И пошли они, солнцем палимы,Повторяя: «Суди его бог!»,Разводя безнадежно руками,И, покуда я видеть их мог,С непокрытыми шли головами…А владелец роскошных палатЕще сном был глубоким объят…Ты, считающий жизнью завидноюУпоение лестью бесстыдною,Волокитство, обжорство, игру,Пробудись! Есть еще наслаждение:Вороти их! в тебе их спасение!Но счастливые глухи к добру…Не страшат тебя громы небесные,А земные ты держишь в руках,И несут эти люди безвестныеНеисходное горе в сердцах.Что тебе эта скорбь вопиющая,Что тебе этот бедный народ?Вечным праздником быстро бегущаяЖизнь очнуться тебе не дает.И к чему? Щелкоперов забавоюТы народное благо зовешь;Без него проживешь ты со славоюИ со славой умрешь!Безмятежней аркадской идиллииЗакатятся преклонные дни:Под пленительным небом Сицилии,В благовонной древесной тени,Созерцая, как солнце пурпурноеПогружается в море лазурное,Полосами его золотя, —Убаюканный ласковым пениемСредиземной волны, — как дитяТы уснешь, окружен попечениемДорогой и любимой семьи(Ждущей смерти твоей с нетерпением);Привезут к нам останки твои,Чтоб почтить похоронною тризною,И сойдешь ты в могилу… герой,Втихомолку проклятый отчизною,Возвеличенный громкой хвалой!..Впрочем, что ж мы такую особуБеспокоим для мелких людей?Не на них ли нам выместить злобу? —Безопасней… Еще веселейВ чем-нибудь приискать утешенье…Не беда, что потерпит мужик;Так ведущее нас провиденьеУказало… да он же привык!За заставой, в харчевне убогойВсё пропьют бедняки до рубляИ пойдут, побираясь дорогой,И застонут… Родная земля!Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал,Где бы сеятель твой и хранитель,Где бы русский мужик не стонал?Стонет он по полям, по дорогам,Стонет он по тюрьмам, по острогам,В рудниках, на железной цепи;Стонет он под овином, под стогом,Под телегой, ночуя в степи;Стонет в собственном бедном домишке,Свету божьего солнца не рад;Стонет в каждом глухом городишке,У подъезда судов и палат.Выдь на Волгу: чей стон раздаетсяНад великою русской рекой?Этот стон у нас песней зовется —То бурлаки идут бечевой!..Волга! Волга!.. Весной многоводнойТы не так заливаешь поля,Как великою скорбью народнойПереполнилась наша земля, —Где народ, там и стон… Эх, сердечный!Что же значит твой стон бесконечный?Ты проснешься ль, исполненный сил,Иль, судеб повинуясь закону,Всё, что мог, ты уже совершил, —Создал песню, подобную стону,И духовно навеки почил?..1858

В новом выпуске подкаста «Между строк» Лев Оборин обсуждает с поэтом и фотографом Глебом Симоновым стихотворение Аркадия Драгомощенко «Ослабление признака» из сборника «На берегах исключённой реки». Драгомощенко заслуженно считается «сложным» поэтом, и это стихотворение начинается обманчиво просто, а затем разворачивает историю сосредоточенного, упорного наблюдения. При чём тут Гераклит и Витгенштейн, какие ассоциации с геологией, археологией и жизнью лишайников рождаются при чтении? И какие именно признаки ослабляются при пристальном взгляде на предмет — например, камень?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» Ослабление признакаВидеть этот камень, не испытывая нерешительности,Видеть эти камни и не отводить взгляда,Видеть эти камни и постигать каменность камня,Видеть все каменные камни на рассвете и на закате,Но не думать о стенах, равно как о пыли или бессмертии,Видеть эти камни ночью и думать о грезах осей в растворах,Принимая как должное то, что при мысли о них, камниНе добавляют своему существу ни тени, ни отсвета, ни поражения.Видеть эти же камни в грозу, и видеть, как видишь зрачки Гераклита, В которых безразличие камня подробно, подобно щебню.Рассматривать природу подобий, не прибегая к симметрии.Отвернуться и видеть, как камни парят и крылья им – ночь,И потому они выше, чем серафимы, летящие камнем к земле, Горящие в воздухе, словно чрезмерно длинные волосы, –К земле, которая в один прекрасный моментЛяжет последним камнем в основу избыточного вещества, –Как долго еще означаемым тлеть на меже углем инея?Столько же, сколько камням, которые снятся падению.Раньше, к весне под стропилами ос вскипали жаркие гроздья.Прежде весной просыпался песок, по ветру стлался спиралью,Тысячеокий, как снег или наскальный бог, – иногда ястребВоздушных набегов в непрерывные страны алфавита об одной букве.Лишь гримасой по краю, в растительных жилах, слепою розой,Вспышкой плененный кристалл, будто морем присвоенный остров.Может быть, подземной травой над ручьистой стопою, –Но вступающий в обводы двоения, в острую окись разрыва.Что он? Как переводится? Какова мера прошлого? Откуда?Повод? Да, не слышу: такова тетива маятника.Глазного яблока дрожь.Узкий парус пустыни.2000

«Лесное озеро» было написано в 1938 году, во время этапа в лагерь: торжественный тон стихотворения тем удивительнее, если узнать, какие мучения претерпевал тогда Заболоцкий. В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с поэтом, филологом, специалисткой по творчеству Заболоцкого Светланой Кековой, как в «Лесном озере» решается проблема дисгармонии и раздора в природе, можно ли считать его религиозным стихотворением (а его автора — религиозным поэтом), что общего у «Лесного озера» с грузинской поэзией и прозой Платонова — и почему у животных в мире Заболоцкого не морды, а лица.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» Лесное озероОпять мне блеснула, окована сном,Хрустальная чаша во мраке лесном.Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,Где пьют насекомые сок из растенья,Где буйствуют стебли и стонут цветы,Где хищными тварями правит природа,Пробрался к тебе я и замер у входа,Раздвинув руками сухие кусты.В венце из кувшинок, в уборе осок,В сухом ожерелье растительных дудокЛежал целомудренной влаги кусок,Убежище рыб и пристанище уток.Но странно, как тихо и важно кругом!Откуда в трущобах такое величье?Зачем не беснуется полчище птичье,Но спит, убаюкано сладостным сном?Один лишь кулик на судьбу негодуетИ в дудку растенья бессмысленно дует.И озеро в тихом вечернем огнеЛежит в глубине, неподвижно сияя,И сосны, как свечи, стоят в вышине,Смыкаясь рядами от края до края.Бездонная чаша прозрачной водыСияла и мыслила мыслью отдельной,Так око больного в тоске беспредельнойПри первом сиянье вечерней звезды,Уже не сочувствуя телу больному,Горит, устремлённое к небу ночному.И толпы животных и диких зверей,Просунув сквозь ёлки рогатые лица,К источнику правды, к купели своейСклонились воды животворной напиться.1938

К 100-летию со дня гибели Николая Гумилёва. В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с поэтом, критиком, биографом Гумилёва Валерием Шубинским, наверное, самое известное гумилёвское стихотворение — «Заблудившийся трамвай». Что происходит в этом загадочном стихотворении — и что символизировал трамвай в модернистской поэзии? Как с Гумилёвым связаны «Божественная комедия» и «Капитанская дочка», «Золотой ключик» Алексея Толстого и детские стихи Маршака? Кто такая Машенька — и, главное, куда едет герой «Заблудившегося трамвая»? Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» Заблудившийся трамвайШёл я по улице незнакомойИ вдруг услышал вороний грай,И звоны лютни, и дальние громы,Передо мною летел трамвай.Как я вскочил на его подножку,Было загадкою для меня,В воздухе огненную дорожкуОн оставлял и при свете дня.Мчался он бурей тёмной, крылатой,Он заблудился в бездне времён…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон!Поздно. Уж мы обогнули стену,Мы проскочили сквозь рощу пальм,Через Неву, через Нил и СенуМы прогремели по трём мостам.И, промелькнув у оконной рамы,Бросил нам вслед пытливый взглядНищий старик, — конечно, тот самый,Что умер в Бейруте год назад.Где я? Так томно и так тревожноСердце моё стучит в ответ:«Видишь вокзал, на котором можноВ Индию Духа купить билет?»Вывеска… кровью налитые буквыГласят — зеленная, — знаю, тутВместо капусты и вместо брюквыМёртвые головы продают.В красной рубашке с лицом, как вымя,Голову срезал палач и мне,Она лежала вместе с другимиЗдесь в ящике скользком, на самом дне.А в переулке забор дощатый,Дом в три окна и серый газон…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон!Машенька, ты здесь жила и пела,Мне, жениху, ковёр ткала,Где же теперь твой голос и тело,Может ли быть, что ты умерла?Как ты стонала в своей светлице,Я же с напудренною косойШёл представляться ИмператрицеИ не увиделся вновь с тобой.Понял теперь я: наша свободаТолько оттуда бьющий свет,Люди и тени стоят у входаВ зоологический сад планет.И сразу ветер знакомый и сладкийИ за мостом летит на меня,Всадника длань в железной перчаткеИ два копыта его коня.Верной твердынею православьяВрезан Исакий в вышине,Там отслужу молебен о здравьиМашеньки и панихиду по мне.И всё ж навеки сердце угрюмо,И трудно дышать, и больно жить…Машенька, я никогда не думал,Что можно так любить и грустить!1919-1920 

В этом выпуске Лев Оборин разговаривает с филологом и историком идей, известным пушкинистом Александром Долининым о «Воспоминании» — одном из самых загадочных пушкинских стихотворений. О чём вспоминает Пушкин — и почему «с отвращением» вспоминает свою жизнь? Что происходило с ним в тяжёлом 1828 году? Почему Пушкин отказался от удивительного продолжения этих стихов, где говорится о друзьях-предателях и ангелах-мстителях? Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»ВоспоминаниеКогда для смертного умолкнет шумный день,И на немые стогны градаПолупрозрачная наляжет ночи теньИ сон, дневных трудов награда,В то время для меня влачатся в тишинеЧасы томительного бденья:В бездействии ночном живей горят во мнеЗмеи сердечной угрызенья;Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,Теснится тяжких дум избыток;Воспоминание безмолвно предо мнойСвой длинный развивает свиток;И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.1828

Ко дню рождения Анны Ахматовой: в новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с поэтом, историком и филологом Полиной Барсковой об одной из ахматовских «Северных элегий» — стихотворении, задуманном в ташкентской эвакуации и написанном после возвращения в Ленинград. Почему Ахматова говорит, что проживает не свою жизнь, как в её стихах возникает и меняется тема дома (которого большую часть жизнь у неё по-настоящему не было), как судьба делает её хранительницей памяти об эпохе?Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»***Меня, как реку,Суровая эпоха повернула.Мне подменили жизнь. В другое русло,Мимо другого потекла она,И я своих не знаю берегов.О, как я много зрелищ пропустила,И занавес вздымался без меняИ так же падал. Сколько я друзейСвоих ни разу в жизни не встречала,И сколько очертаний городовИз глаз моих могли бы вызвать слезы,А я один на свете город знаюИ ощупью его во сне найду.И сколько я стихов не написала,И тайный хор их бродит вкруг меняИ, может быть, еще когда-нибудьМеня задушит…Мне ведомы начала и концы,И жизнь после конца, и что-то,О чем теперь не надо вспоминать.И женщина какая-то моеЕдинственное место заняла,Мое законнейшее имя носит,Оставивши мне кличку, из которойЯ сделала, пожалуй, все, что можно.Я не в свою, увы, могилу лягу.Но иногда весенний шалый ветер,Иль сочетанье слов в случайной книге,Или улыбка чья-то вдруг потянутМеня в несостоявшуюся жизнь.В таком году произошло бы то-то,А в этом - это: ездить, видеть, думать,И вспоминать, и в новую любовьВходить, как в зеркало, с тупым сознаньемИзмены и еще вчера не бывшейМорщинкой…Но если бы оттуда посмотрелаЯ на свою теперешнюю жизнь,Узнала бы я зависть наконец…1945

В этом выпуске редакторы «Полки» Лев Оборин и Варвара Бабицкая разговаривают о стихотворении Григория Дашевского «Нарцисс» — последнем, которое поэт незадолго до смерти отобрал для публикации. «Смерть и немного до» — основная тема Дашевского, но «Нарцисса» можно прочитать и как поэтическое кредо, текст об отказе от лирического «я». При чём здесь античный миф, можно ли говорить о цитатах у поэта, который не любил цитат, и почему Дашевскому было важно оставить Нарцисса живым?Над выпуском работали:Ведущие — Лев Оборин, Варвара БабицкаяМонтаж — Камиль Шаймарданов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» НарциссНу что ж, пойдём. И может быть, я встречутебя, а ты меня, хоть и сейчасмы вместе. Мы в одном и том же месте,которое мне обозначить нечем,и кто из нас двоих узнает нас?Наш облик, как и путь наш, неизвестен. Вот наступает вечер. Небо ищетв асфальте впадин, заливает ихводой и долго смотрит в тротуары.Так сумерки, сияя нищейзарёй витрин и парой глаз твоих, становятся дождем везде и в паретвоих глаз. Дождьмолчит: ни да,ни нет. Ну что ж, пойдем туда,где Спи спокойно на гранитепрочтём или Спокойно спите без снов и никому не снясь, где с высоты на вечер пролит холодный взгляд и небо строитзеркальный сад и сразу в грязьсбивает яблоки глазные — они соскальзывают внизи там текут, уже слепые.И вот вокруг становится темно. Лишь небо светло, как Нарциссв глубокой тьме ручья. Он жив, блаженно дышит.Прохладная струято волосы колышет,то мягко стелет дно. На что весь вечер просмотрел они что в ответ ему блестелоили сверкало как грозаслилось с ним наконец в однолегчайшее немое тело,закрывшее глаза.1983, 2013

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с поэтессой Оксаной Васякиной об одном из самых известных стихотворений Елены Шварц. Каким образом в «Элегии на рентгеновский снимок моего черепа» возвышенное сплавляется с приземлённым, а античное с современным? Что означает череп, плывущий в воздухе, летящий среди звёзд и стоящий на столе? Как Елена Шварц работает с телесными образами — и чему её опыт может научить современного поэта?Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Фёдор Пудалов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» Элегия на рентгеновский снимок моего черепаФлейтист хвастлив, а Бог неистов —Он с Марсия живого кожу снял.И такова судьба земных флейтистов,И каждому, ревнуя, скажет в срок:«Ты меду музыки лизнул, но весь ты в тине,Все тот же грязи ты комок,И смерти косточка в тебе посередине».Был богом света Аполлон,Но помрачился —Когда ты, Марсий, вкруг рукиЕго от боли вился.И вот теперь он бог мерцанья,Но вечны и твои стенанья.И мой Бог, помрачась,Мне подсунул тот снимок,Где мой череп, светясь,Выбыв из невидимок,Плыл, затмив вечер ранний,Обнажившийся сад;Был он — плотно-туманный —Жидкой тьмою объят,В нем сплеталися тени и облака,И моя задрожала рука.Этот череп был мой,Но меня он не знал,Он подробной отделкойПохож на турецкий кинжал —Он хорошей работы,И чист он и тверд,Но оскаленный этотЖивой еще рот...Кость! Ты долго желтела,Тяжелела, как грех,Ты старела и зрела, как грецкий орех, —Для смерти подарок.Обнаглела во мне эта желтая кость,Запахнула кожу, как полсть,Понеслася и правит мной,Тормозя у глазных арок.Вот стою перед Богом в тоскеИ свой череп держу я в дрожащей руке, —Боже, что мне с ним делать?В глазницы ли плюнуть?Вино ли налить?Или снова на шею надеть и носить?И кидаю его — это легкое с виду ядро,Он летит, грохоча, среди звезд, как ведро.Но вернулся он снова и, на шею взлетев, напомнил мне для утешенья:Давно в гостях — на столике — стоял его собрат, для украшенья,И смертожизнь он вел засохшего растенья,Подобьем храма иль фиала, —Там было много выпито, но не хватало,И некто тот череп взял и обносить гостей им стал,Чтобы собрать на белую бутылку,Монеты сыпались, звеня, по темному затылку,А я его тотчас же отняла,Поставила на место — успокойся,И он котенком о ладонь мою потерся.За это мне наградой будет то,Что череп мой не осквернит никто —Ни червь туда не влезет, ни новый Гамлет в руки не возьмет.Когда наступит мой конец — с огнем пойду я под венец.Но странно мне другое — этоЧто я в себе не чувствую скелета,Ни черепа, ни мяса, ни костей,Скорее же — воронкой после взрыва,Иль памятью потерянных вестей,Туманностью или туманом,Иль духом, новой жизнью пьяным.Но ты мне будешь помещенье,Когда засвищут Воскресенье.Ты — духа моего пупок,Лети скорее на Восток.Вокруг тебя я пыльным облакомВзметнусь, кружась, твердея в Слово,Но жаль, что старым, нежным творогомТебя уж не наполнят снова.1972 

К 130-летию Осипа Мандельштама. Лев Оборин обсуждает с поэтом, прозаиком и главным редактором Colta.ru Марией Степановой «Нашедшего подкову» — одно из самых больших мандельштамовских стихотворений и его единственный верлибр. Чем это стихотворение, в котором поэт переживает окончание одной эры и наступление новой, отличается от прочих его вещей — и как в «Нашедшем подкову» прорастают важнейшие мандельштамовские мотивы и образы? Почему мачты помнят, как были деревьями, а воздух бывает тёмным, как вода? Что Мандельштам берёт у Пиндара, что — у французских авторов Нового времени, а что — у своих современников? Обо всём этом — в новом выпуске «Между строк».Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Андрей Шаманов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» Нашедший подковуГлядим на лес и говорим: — Вот лес корабельный, мачтовый,Розовые сосны,До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,Им бы поскрипывать в бурю,Одинокими пиниями,В разъяренном безлесном воздухе;Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей палубе,И мореплаватель,В необузданной жажде пространства,Влача через влажные рытвиныХрупкий прибор геометра,Сличит с притяженьем земного лонаШероховатую поверхность морей.А вдыхая запахСмолистых слез, проступивших сквозь обшивку корабля,Любуясь на доски,Заклепанные, слаженные в переборкиНе вифлеемским мирным плотником, а другим —Отцом путешествий, другом морехода, —Говорим: — И они стояли на земле,Неудобной, как хребет осла,Забывая верхушками о корняхНа знаменитом горном кряже,И шумели под пресным ливнем,Безуспешно предлагая небу выменять на щепотку солиСвой благородный груз.С чего начать?Все трещит и качается.Воздух дрожит от сравнений.Ни одно слово не лучше другого,3емля гудит метафорой,И легкие двуколкиВ броской упряжи густых от натуги птичьих стайРазрываются на части,Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.Трижды блажен, кто введет в песнь имя;Украшенная названьем песньДольше живет среди других —Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного одуряющего запаха —Будь то близость мужчины,Или запах шерсти сильного зверя,Или просто дух чобра, растертого между ладоней.Воздух бывает темным, как вода, и все живое в нем плавает, как рыба,Плавниками расталкивая сферу,Плотную, упругую, чуть нагретую, —Хрусталь, в котором движутся колеса и шарахаются лошади,Влажный чернозем Нееры, каждую ночь распаханный зановоВилами, трезубцами, мотыгами, плугами.Воздух замешен так же густо, как земля, —Из него нельзя выйти, в него трудно войти.Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой,Дети играют в бабки позвонками умерших животных.Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит к концу.Спасибо за то, что было:Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.Эра звенела, как шар золотой,Полая, литая, никем не поддерживаемая,На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».Так ребенок отвечает:«Я дам тебе яблоко» — или: «Я не дам тебе яблоко».И лицо его — точный слепок с голоса, который произносит эти слова.Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.Конь лежит в пыли и храпит в мыле,Но крутой поворот его шеиЕще сохраняет воспоминание о беге с разбросанными ногами, —Когда их было не четыре,А по числу камней дороги,Обновляемых в четыре смены,По числу отталкиваний от землиПышущего жаром иноходца.ТакНашедший подковуСдувает с нее пыльИ растирает ее шерстью, пока она не заблестит;ТогдаОн вешает ее на пороге,Чтобы она отдохнула,И больше уж ей не придется высекать искры из кремня.Человеческие губы,которым больше нечего сказать,Сохраняют форму последнего сказанного слова,И в руке остается ощущение тяжести,Хотя кувшиннаполовину расплескался,пока его несли домой.То, что я сейчас говорю, говорю не я,А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы.Однина монетах изображают льва,Другие —голову.Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешкиС одинаковой почестью лежат в земле,Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы.Время срезает меня, как монету,И мне уж не хватает меня самого...1923

К 200-летию Афанасия Фета: филолог, профессор МГУ, автор фетовской биографии в серии «ЖЗЛ» Михаил Макеев обсуждает со Львом Обориным хрестоматийное стихотворение «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали…». Фета, на чьи стихи написано рекордное число романсов, называли самым музыкальным лириком — как это сочетается с репутацией «рассудочного» человека и расчётливого хозяина? Как у Фета становится многозначным даже предлог, какие отношения связывали его с адресатом стихотворения «Сияла ночь…», свояченицей Льва Толстого Татьяной Кузминской, и о чём вообще это стихотворение: о любви или о музыке? И, кстати, правы ли мы, празднуя его юбилей 5 декабря?Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Фёдор Пудалов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»***Сияла ночь. Луной был полон сад. ЛежалиЛучи у наших ног в гостиной без огней.Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,Как и сердца у нас за песнию твоей.Ты пела до зари, в слезах изнемогая,Что ты одна — любовь, что нет любви иной,И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,Тебя любить, обнять и плакать над тобой.И много лет прошло, томительных и скучных,И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь.Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,А жизни нет конца, и цели нет иной,Как только веровать в рыдающие звуки,Тебя любить, обнять и плакать над тобой!1877

К 80-летию со дня рождения Дмитрия Алексадровича Пригова: Лев Оборин обсуждает с филологом, профессором Оксфордского университета Андреем Зориным одно из самых известных «бытовых» стихотворений поэта. Как можно выбрать одно стихотворение из 36 000 написанных Приговым? Можно ли углядеть в стихотворении об унизительном стоянии в очереди намёки на советскую литературную номенклатуру? Почему центральной темой Пригова становится нарушение мирового порядка?Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Дмитрий Пшеничный, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»***В полуфабрикатах достал я азуИ в сумке домой аккуратно несуА из-за прилавка совсем не таясяС огромным куском незаконного мясаВыходит какая-то старая блядьКусок-то огромный — аж не приподнятьНу ладно б еще в магазине служилаПонятно — имеет права, заслужилаА то — посторонняя и некрасиваяА я ведь поэт, я ведь гордость России яПолдня простоял меж чужими людьмиА счастье живет вот с такими блядьми

В этом выпуске «Между строк» поэтесса и писательница Линор Горалик разговаривает со Львом Обориным об одном из самых известных стихотворений Яна Сатуновского. Как в стихах Сатуновского — поэта Лианозовской школы и участника Великой Отечественной — показаны война, Холокост и антисемитизм? Как ему удаётся на крохотном пространстве стихотворения развернуть эпос о геноциде? Что это за памятник в Роттердаме из последней строки и почему важно, что речь идёт именно о советских евреях?Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Татьяна Петрина, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»***Я Мойша з Бердычева.Я Мойзбер.А, может быть, Райзман.Гинцбург, быть может.Я плюнул в лицооккупантским гадинам.Меня закопали в глину заживо.Я Вайнберг.Я Вайнберг из Пятихатки.Я Вайнберг.За что меня расстреляли?Я жид пархатый дерьмом напхатый.Мне памятник стоит в Роттердаме.1963

К 125-летию Сергея Есенина: в новом выпуске «Между строк» Лев Оборин говорит с филологом, соавтором биографии поэта Олегом Лекмановым о «Чёрном человеке» — одном из самых знаменитых есенинских текстов.Почему предсмертная поэма была задумана за два года до гибели? Как правильно: «на шее ноги» или «на шее ночи»? Почему Есенин в последние годы хотел походить на Пушкина, какие отношения у него были с зеркалами — и откуда берётся центральный образ поэмы, «чёрный человек»?Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Фёдор Пудалов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» Чёрный человекДруг мой, друг мой,Я очень и очень болен.Сам не знаю, откуда взялась эта боль.То ли ветер свиститНад пустым и безлюдным полем,То ль, как рощу в сентябрь,Осыпает мозги алкоголь.Голова моя машет ушами,Как крыльями птица.Ей на шее ногиМаячить больше невмочь.Черный человек,Черный, черный,Черный человекНа кровать ко мне садится,Черный человекСпать не дает мне всю ночь.Черный человекВодит пальцем по мерзкой книгеИ, гнусавя надо мной,Как над усопшим монах,Читает мне жизньКакого-то прохвоста и забулдыги,Нагоняя на душу тоску и страх.Черный человекЧерный, черный…«Слушай, слушай,-Бормочет он мне,-В книге много прекраснейшихМыслей и планов.Этот человекПроживал в странеСамых отвратительныхГромил и шарлатанов.В декабре в той странеСнег до дьявола чист,И метели заводятВеселые прялки.Был человек тот авантюрист,Но самой высокойИ лучшей марки.Был он изящен,К тому ж поэт,Хоть с небольшой,Но ухватистой силою,И какую-то женщину,Сорока с лишним лет,Называл скверной девочкойИ своею милою».«Счастье,- говорил он,-Есть ловкость ума и рук.Все неловкие душиЗа несчастных всегда известны.Это ничего,Что много мукПриносят изломанныеИ лживые жесты.В грозы, в бури,В житейскую стынь,При тяжелых утратахИ когда тебе грустно,Казаться улыбчивым и простым —Самое высшее в мире искусство».«Черный человек!Ты не смеешь этого!Ты ведь не на службеЖивешь водолазовой.Что мне до жизниСкандального поэта.Пожалуйста, другимЧитай и рассказывай».Черный человекГлядит на меня в упор.И глаза покрываютсяГолубой блевотой.Словно хочет сказать мне,Что я жулик и вор,Так бесстыдно и наглоОбокравший кого-то. Друг мой, друг мой,Я очень и очень болен.Сам не знаю, откуда взялась эта боль.То ли ветер свиститНад пустым и безлюдным полем,То ль, как рощу в сентябрь,Осыпает мозги алкоголь.Ночь морозная…Тих покой перекрестка.Я один у окошка,Ни гостя, ни друга не жду.Вся равнина покрытаСыпучей и мягкой известкой,И деревья, как всадники,Съехались в нашем саду.Где-то плачетНочная зловещая птица.Деревянные всадникиСеют копытливый стук.Вот опять этот черныйНа кресло мое садится,Приподняв свой цилиндрИ откинув небрежно сюртук.«Слушай, слушай!-Хрипит он, смотря мне в лицо,Сам все ближеИ ближе клонится.-Я не видел, чтоб кто-нибудьИз подлецовТак ненужно и глупоСтрадал бессонницей.Ах, положим, ошибся!Ведь нынче луна.Что же нужно ещеНапоенному дремой мирику?Может, с толстыми ляжкамиТайно придет «она»,И ты будешь читатьСвою дохлую томную лирику?Ах, люблю я поэтов!Забавный народ.В них всегда нахожу яИсторию, сердцу знакомую,Как прыщавой курсисткеДлинноволосый уродГоворит о мирах,Половой истекая истомою.Не знаю, не помню,В одном селе,Может, в Калуге,А может, в Рязани,Жил мальчикВ простой крестьянской семье,Желтоволосый,С голубыми глазами…И вот стал он взрослым,К тому ж поэт,Хоть с небольшой,Но ухватистой силою,И какую-то женщину,Сорока с лишним лет,Называл скверной девочкойИ своею милою».«Черный человек!Ты прескверный гость!Это слава давноПро тебя разносится».Я взбешен, разъярен,И летит моя тростьПрямо к морде его,В переносицу… …Месяц умер,Синеет в окошко рассвет.Ах ты, ночь!Что ты, ночь, наковеркала?Я в цилиндре стою.Никого со мной нет.Я один…И — разбитое зеркало…1925

В новом выпуске  «Между строк» речь идёт о не самом известном — но, возможно, самом мрачном — стихотворении Александра Блока: «Сегодня ты на тройке звонкой…» из цикла «Арфы и скрипки». В разговоре со Львом Обориным филолог, ведущий специалист по Блоку Дина Магомедова объясняет, почему это стихотворение — своего рода «негативная коррекция» хрестоматийной «России», что Блок делает с гоголевским образом птицы-тройки, как сказывается в его стихах конца 1900-х дружба-соперничество с Андреем Белым и почему символы таят в себе роковой обман.***Сегодня ты на тройке звонкойЛетишь, богач, гусар, поэт,И каждый, проходя сторонкой,Завистливо посмотрит вслед…Но жизнь — проезжая дорога,Неладно, жутко на душе:Здесь всякой праздной голи многоОстаться хочет в барыше…Ямщик — будь он в поддевке тёмнойС пером павлиньим напоказ,Будь он мечтой поэта скромной, —Не упускай его из глаз…Задремлешь — и тебя в дремотеОн острым полоснёт клинком,Иль на безлюдном поворотеК версте прикрутит кушаком,И в час, когда изменит воля,Тебе мигнёт издалекаВ кусте темнеющего поляЛишь бедный светик светляка…1910Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Федор Пудалов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»

Лев Оборин разговаривает с филологом Романом Лейбовым о «Дне и ночи» Фёдора Тютчева — одном из стихотворений, раскрывающих тютчевскую космологию и его страсть к противопоставлениям. Почему день у Тютчева — лишь покров, наброшенный на бездну, как «День и ночь» наследует одам Ломоносова и Муравьёва и почему в год написания стихотворения Тютчеву пришлось оставить дипломатическую службу? Обо всём этом — в новом выпуске!Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Татьяна Петрина, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» День и ночьНа мир таинственный духов,Над этой бездной безымянной,Покров наброшен златотканыйВысокой волею богов.День – сей блистательный покровДень, земнородных оживленье,Души болящей исцеленье,Друг человеков и богов!Но меркнет день – настала ночь;Пришла – и, с мира роковогоТкань благодатную покроваСорвав, отбрасывает прочь...И бездна нам обнаженаС своими страхами и мглами,И нет преград меж ей и нами –Вот отчего нам ночь страшна!1839

В новом выпуске подкаста «Между строк», приуроченном к 80-летию Иосифа Бродского, речь идёт об одном из самых известных его стихотворений — «На смерть Жукова». Лев Оборин разговаривает с литературоведом Глебом Моревым о том, почему эмигрант Бродский, не испытывавший симпатий к советскому строю, решил почтить память советского маршала, о наследовании Державину, Пушкину и Мандельштаму — и о том, как Бродский усложняет традиционный жанр оды.Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Александр Выражейкин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»  На смерть ЖуковаВижу колонны замерших внуков,гроб на лафете, лошади круп.Ветер сюда не доносит мне звуковрусских военных плачущих труб.Вижу в регалиях убранный труп:в смерть уезжает пламенный Жуков.Воин, пред коим многие палистены, хоть меч был вражьих тупей,блеском маневра о Ганнибаленапоминавший средь волжских степей.Кончивший дни свои глухо в опале,как Велизарий или Помпей.Сколько он пролил крови солдатскойв землю чужую! Что ж, горевал?Вспомнил ли их, умирающий в штатскойбелой кровати? Полный провал.Что он ответит, встретившись в адскойобласти с ними? «Я воевал».К правому делу Жуков десницыбольше уже не приложит в бою.Спи! У истории русской страницыхватит для тех, кто в пехотном строюсмело входили в чужие столицы,но возвращались в страхе в свою.Маршал! поглотит алчная Летаэти слова и твои прахоря.Все же, прими их — жалкая лептародину спасшему, вслух говоря.Бей, барабан, и военная флейта,громко свисти на манер снегиря.1974

Новый выпуск подкаста «Между строк» — о стихотворении Бориса Пастернака «Ночь». О пастернаковских перечислениях, авиационных метафорах, очеловечивании стихий и отказе от сна Лев Оборин говорит с литературоведом Олегом Лекмановым.Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Фёдор Пудалов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» НочьИдет без проволочекИ тает ночь, покаНад спящим миром летчикУходит в облака. Он потонул в тумане,Исчез в его струе,Став крестиком на тканиИ меткой на белье. Под ним ночные бары,Чужие города,Казармы, кочегары,Вокзалы, поезда. Всем корпусом на тучуЛожится тень крыла.Блуждают, сбившись в кучу,Небесные тела. И страшным, страшным креномК другим каким-нибудьНеведомым вселеннымПовернут Млечный путь. В пространствах беспредельныхГорят материки.В подвалах и котельныхНе спят истопники. В Париже из-под крышиВенера или МарсГлядят, какой в афишеОбъявлен новый фарс. Кому-нибудь не спитсяВ прекрасном далекеНа крытом черепицейСтаринном чердаке. Он смотрит на планету,Как будто небосводОтносится к предметуЕго ночных забот. Не спи, не спи, работай,Не прерывай труда,Не спи, борись с дремотой,Как летчик, как звезда. Не спи, не спи, художник,Не предавайся сну.Ты — вечности заложникУ времени в плену. 1957

Новый выпуск «Между строк» — об «Элегии» Александра Введенского. Одно из важнейших русских стихотворений XX века обсуждают ведущий подкаста Лев Оборин и филолог, музыкант, составительница первого после долгого перерыва собрания стихотворений Введенского Анна Герасимова (Умка). Какие «иероглифы» содержатся в «Элегии», что в стихотворении делают лебеди и орлы, что Введенский берёт у Пушкина и почему, может быть, интерпретация обэриутских стихотворений заведомо бесполезна? Обо всём этом — в третьем эпизоде подкаста «Между строк».Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Артём Маркарьян, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» ЭлегияТак сочинилась мной элегияо том, как ехал на телеге я. Осматривая гор вершины,их бесконечные аршины,вином налитые кувшины,весь мир, как снег, прекрасный,я видел горные потоки,я видел бури взор жестокий,и ветер мирный и высокий,и смерти час напрасный. Вот воин, плавая навагой,наполнен важною отвагой,с морской волнующейся влагойвступает в бой неравный.Вот конь в могучие ладоникладет огонь лихой погони,и пляшут сумрачные конив руке травы державной. Где лес глядит в полей просторы,в ночей неслышные уборы,а мы глядим в окно без шторына свет звезды бездушной,в пустом сомненье сердце прячем,а в ночь не спим томимся плачем,мы ничего почти не значим,мы жизни ждем послушной. Нам восхищенье неизвестно,нам туго, пасмурно и тесно,мы друга предаем бесчестнои Бог нам не владыка.Цветок несчастья мы взрастили,мы нас самим себе простили,нам, тем кто как зола остыли,милей орла гвоздика. Я с завистью гляжу на зверя,ни мыслям, ни делам не веря,умов произошла потеря,бороться нет причины.Мы все воспримем как паденье,и день и тень и сновиденье,и даже музыки гуденьене избежит пучины. В морском прибое беспокойном,в песке пустынном и нестройноми в женском теле непристойномотрады не нашли мы.Беспечную забыли трезвость,воспели смерть, воспели мерзость,воспоминанье мним как дерзость,за то мы и палимы. Летят божественные птицы,их развеваются косицы,халаты их блестят как спицы,в полете нет пощады.Они отсчитывают время,Они испытывают бремя,пускай бренчит пустое стремя —сходить с ума не надо. Пусть мчится в путь ручей хрустальный,пусть рысью конь спешит зеркальный,вдыхая воздух музыкальный —вдыхаешь ты и тленье.Возница хилый и сварливый,в последний час зари сонливой,гони, гони возок ленивый —лети без промедленья. Не плещут лебеди крыламинад пиршественными столами,совместно с медными орламив рог не трубят победный.Исчезнувшее вдохновеньетеперь приходит на мгновенье,на смерть, на смерть держи равненьепевец и всадник бедный.1940

Очередной выпуск «Между строк» — о «Балладе» Владислава Ходасевича («Мне невозможно быть собой…»). Лев Оборин и Варвара Бабицкая говорят о том, почему Ходасевич не считал кино искусством, что означают безрукие в его стихах и за что он пророчит самому себе адские муки.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Александр Выражейкин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» БалладаМне невозможно быть собой,Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойИдёт безрукий в синема. Мне лиру ангел подаёт,Мне мир прозрачен, как стекло, –А он сейчас разинет ротПред идиотствами Шарло. За что свой незаметный векВлачит в неравенстве такомБеззлобный, смирный человекС опустошённым рукавом? Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойБезрукий прочь из синемаИдёт по улице домой. Ремянный бич я достаюС протяжным окриком тогдаИ ангелов наотмашь бью,И ангелы сквозь провода Взлетают в городскую высь.Так с венетийских площадейПугливо голуби неслисьОт ног возлюбенной моей. Тогда, прилично шляпу сняв,К безрукому я подхожу,Тихонько трогаю рукавИ речь такую завожу: «Pardon, monsieur, когда в адуЗа жизнь надменную моюЯ казнь достойную найду,А вы с супругою в раю Спокойно будете витать,Юдоль земную созерцать,Напевы дивные внимать,Крылами белыми сиять,  – Тогда с прохладнейших высотМне бросьте пёрышко одно:Пускай снежинкой упадётНа грудь спалённую оно». Стоит безрукий предо мной,И улыбается слегка,И удаляется с женой,Не приподнявши котелка.1925

В первом выпуске мы говорим о «Пироскафе» Евгения Баратынского. Одно из самых счастливых русских стихотворений было написано в бурную ночь на пароходе — и оказалось предпоследним произведением поэта. Куда он плыл — и что за «мятежные вопросы» решал перед этим плаванием? Почему стихотворение названо таким необычным словом? Как вышло, что для описания плавания многие поэты выбирали один и тот же размер? Об этом в студии говорят Лев Оборин и филолог, специалист по творчеству Баратынского Алина Бодрова.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Александр Выражейкин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка» ПироскафДикою, грозною ласкою полны,Бьют в наш корабль средиземные волны.Вот над кормою стал капитан.Визгнул свисток его. Братствуя с паром,Ветру наш парус раздался недаром:Пенясь, глубоко вздохнул океан!Мчимся. Колеса могучей машиныРоют волнистое лоно пучины.Парус надулся. Берег исчез.Наедине мы с морскими волнами;Только что чайка вьется за намиБелая, рея меж вод и небес.Только вдали, океана жилица,Чайке подобна, вод его птица,Парус развив, как большое крыло,С бурной стихией в томительном споре,Лодка рыбачья качается в море:С брегом набрежное скрылось, ушло!Много земель я оставил за мною;Вынес я много смятенной душоюРадостей ложных, истинных зол;Много мятежных решил я вопросов,Прежде чем руки марсельских матросовПодняли якорь, надежды символ!С детства влекла меня сердца тревогаВ область свободную влажного бога;Жадные длани я к ней простирал.Темную страсть мою днесь награждая,Кротко щадит меня немочь морская,Пеною здравия брызжет мне вал!Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега!В сердце к нему приготовлена нега.Вижу Фетиду; мне жребий благойЕмлет она из лазоревой урны:Завтра увижу я башни Ливурны,Завтра увижу Элизий земной!1844